В этом телесезоне рейтинги передач Общественного российского телевидения стремительно выросли. Заметили это и телезрители, и конкуренты. Генеральный директор ОРТ Константин Эрнст в эксклюзивном интервью поделился с читателями «Итогов» секретами «телевизионной кухни» Первого канала.

— Недавно председатель ВГТРК Олег Добродеев в интервью «Итогам» заметил, что сейчас интересы общества и государства наконец-то совпали, стало интересно работать в государственных структурах. Контрольный пакет акций ОРТ принадлежит государству, вам часто приходится взаимодействовать с властями. Ваше мнение: что-то изменилось в нашей жизни?

— За последние десять лет общество долго разбиралось с тем, что произошло, пробовало новые реалии «на ощупь». Для журналистов, например, краеугольным камнем после крушения коммунистической системы было осознание свободы слова.

Но спустя годы выяснилось, что абсолютной свободы слова «раз» — не существует, «два» — она разрушительна. Разрушительна для государства, для СМИ и для самих журналистов. Потому что вечная российская проблема — недостаток чувства меры. Если мы свободны, то так, что мало не покажется. А если ограничены в свободах, то цензура будет вырезать даже буквы. Огромная проблема России: все время попадать в экстремумы и не уметь зафиксироваться на золотой середине.

— Говоря о негативных сторонах свободы слова в России, вы имеете в виду неконструктивную критику государства?

— Наша интеллигенция всегда была убеждена в злонамеренности власти. Так сложилось, что любое действие правительства в среде интеллигенции должно было вызывать либо сопротивление, либо осмеяние. Это как врожденный вывих. Человек не анализирует, почему наверху поступают так или иначе, иногда даже не может проанализировать, потому что у него недостаточно информации. Он против только потому, что эти действия производит власть. Представьте себе, горит дом, оттуда пытаются выбраться люди, рядом с домом стоит интеллигент и вместо того, чтобы помочь вынести ребенка, говорит: «Я стою и наблюдаю, я буду потом свидетельствовать, что из-за этой чертовой власти сгорели дом и люди». Такая позиция мне глубоко неприятна.

— А какой вы придерживаетесь?

— Я за активное действие и не люблю фигу в кармане вроде: мы ни «за», ни «против», мы вообще вас всех не любим и презираем. Мы находились на грани развала государства, но большинство людей просто не отдавало себе в этом отчета. Когда все время сидишь с фигой в кармане, происходящее в стране тебя вроде не трогает. А развал государства — страшный процесс, в который вовлечены все. Уклониться от него невозможно. Поэтому я поддерживаю основные тенденции, наметившиеся в политике государства. Правда, реализация принятых решений иногда принимает уродливые формы: все делается людьми, а люди разные и не всегда точно знают, как правильно достигнуть результата.

— И где же выход?

— Задача мыслящей интеллигенции помочь власти двигаться в правильном направлении. Не имея нормальных оппонентов, она может совершить массу ошибок. Например, я хочу сделать дискуссионную программу, куда будут приглашаться разные люди: и те, кто считает, что с властью нельзя сотрудничать, и те, кто ее поддерживает. Ведущие будут обозначать только тему, дальше — свободная, нецензурированная дискуссия. Такая программа необходима, чтобы понять, что с нами произошло. А изменилось у нас все — формация, система ценностей. И то, что мы оказались «в сумрачном лесу», это нормально. Я не верю в возможность перейти от коммунизма в капитализм, просто сменив ботинки, костюмы и пересев в другие автомобили. Здесь неизбежна ломка.

— Вам тоже в жизни пришлось ломать себя: из человека, занимающегося чистым творчеством, вы стали чиновником крупнейшего телеканала, для которого высший бог — рейтинг. Зачем вам это было нужно?

— Когда в 95-м году я получил предложение перейти на канал, это был вызов судьбы. Судьба несколько раз в жизни мужчины бросает ему вызов. Этот был серьезный. Я счел, что негоже уклоняться и надо попробовать. К тому же мне стало скучно делать «Матадор», и я собирался уходить в кино.

— И никогда не жалели о своем выборе?

— Я работаю по шестнадцать-восемнадцать часов в день, дико устаю, но люблю эту жизнь. Куда бы я ни приходил, выйдя из этого кабинета, первым делом включаю там телевизор. Я в отличие от многих телевизионщиков, которые утверждают, что редко смотрят телевизор, смотрю его в первую очередь потому, что мне это нравится, а уж только во вторую осуществляю присмотр за «лавкой».

— О вашем «присмотре» легенды ходят, говорят, вы контролируете все — от программы «Время» до показа мультиков.

— Приходится.

— Сотрудникам не доверяете?

— Нет, людям я своим доверяю, просто полная конструкция Первого канала, пожалуй, только у меня в голове. И только я окончательно могу решить, как действовать в том или ином случае.

— А почему вы не поделитесь этой конструкцией с коллегами?

— Я делюсь, но конструкция не статична, она изменяется, потому что меняется время, меняются конкуренты. Телевидение меняется каждый день вслед за временем. В России, я думаю, сейчас самая мощная телевизионная конкуренция.

— С годами методы борьбы с конкурентами, наверное, тоже меняются?

— Этот телесезон изначально по брошенным туда силам — самый жесткий из всех сезонов за последние 10 лет. Но если раньше в российских телевизионных войнах важным составляющим фактором было контрпрограммирование, то сейчас сеточная война закончилась. Изменилось качество продукта. Если ты уверен в его качестве, ты можешь сообщать план своих действий конкуренту, потому что точно знаешь, что у него нет продукта такого же класса. Когда первый не очень хороший сериал выходит на полчаса раньше второго, более совершенного, для второго — рейтингового — это не проблема. Сейчас выигрывает только качество.

— Это мнение руководителей всех телеканалов?

— Нет, я высказываю только свою позицию. Мы больше контрпрограммированием не занимаемся. Модель сетки не меняется. Наши конкуренты могут не знать, какой конкретно фильм мы поставим в воскресенье, но точно знают, что хороший.

— Каковы критерии отбора? Вы ориентируетесь на свой собственный вкус?

— Вы имеете в виду что-то конкретное?

— Например, вы показали «ПМЖ», фильм, снятый нашими эмигрантами в Америке. Профессионально ведь абсолютно беспомощное кино....

— Я не фанат фильма «ПМЖ», но был уверен, что, посмотрев этот фильм, аудитория удовлетворит по крайней мере две страсти. Она увидит, как живут соотечественники в Америке — сложно, не очень счастливо, в окружении криминальных и материальных проблем. А во-вторых, та часть аудитории, которую когда-то волновал вопрос об эмиграции, будет весьма довольна тем, что она смотрит это кино здесь, а не там. Эти две составляющие гарантировали, что рейтинг у фильма будет приличный. Так и вышло, судя по вашим же рейтингам. При выборе того или иного продукта я ориентируюсь не на свой вкус, а на знание аудитории.

— Что же диктует вам ваша аудитория?

— Аудитория у нас самая широкая, и как следствие — самая нетолерантная. То есть то, что может позволить себе и, наверное, должен позволять маленький канал, большой канал не может. У нас есть табу. Мы не можем выигрывать, показывая насилие, секс и многие другие вещи, за счет которых выигрывают каналы, имеющие, например, более молодежную аудиторию.

— В последние годы вы сами снимаете практически все свои сериалы — не можете доверить этот ответственный участок сторонним производителям?

— Только мы сами знаем, какие программы будут показаны в сезоне, каких жанров не хватает, какие сериалы нужны. Что невозможно, предположим, зарядить 72 эпизода мелодрам, потому что мелодрама должна смениться детективным сериалом, потом будет показана некая психологическая драма, а потом комедия.

— А были случаи, когда ваши расчеты не срабатывали и сериал не имел успеха у зрителей?

— Да. Вот вам типичный пример — «Империя под ударом». Это хороший проект, костюмный, с правильной идеологией. По мне так захватывающий, а высоких рейтингов не было. Мы рассчитывали на возросший в связи с усилением государства интерес к российской истории. Но ошиблись. Моя интуиция редко меня подводит, но она несовершенна. Абсолютной интуицией не обладает никто. Но это даже хорошо: было бы скучно знать все заранее. Это же игра.

— После стольких лет, проведенных в руководящем кресле, в вас еще не угас юношеский азарт...

— На самом деле очень важно оставаться молодым. Мне 40 лет, но я не чувствую себя сорокалетним. Более того, я боюсь почувствовать себя человеком, которому идет пятый десяток. Есть несколько людей в кино, на телевидении, даже в политике, которые гениально соответствовали какому-то этапу времени. Время проходило в этот момент через них. Они были самыми актуальными персонажами. Но однажды все заканчивалось — время в очередной раз изменялось, и они выпадали из контекста. Чтобы избежать этого, я стараюсь максимально общаться с людьми разных возрастов. Глубокой ночью, когда появляется свободное время, я беру толстую пачку газет и журналов и читаю все подряд, включая тинейджерские издания. Потому что успех на телевидении в первую очередь обеспечивается умением ощущать тенденции, которые есть в аудитории. В разной — в пожилой, среднего возраста, молодой. Без этого ты не можешь сделать продукт, который эта аудитория будет смотреть. С того момента, когда я начну двигаться со своим возрастным «стратом», я не смогу руководить каналом, потому что такой канал, как Первый, не создан для того, чтобы удовлетворять интересы зрителей определенного возраста. Я должен быть максимально развернут к самой широкой аудитории. Ведь мы хотим, чтобы нас каждую секунду смотрело не менее 25 процентов зрителей. Некоторые мои знакомые говорят: зачем ты поставил «Большую стирку»! Но этот продукт востребован определенной частью аудитории, очень большой, и мы ставим программу именно в то время, когда им удобно это смотреть.

— Кстати о «Стирке», в прессе появляется много статей о том, что в ней, как, впрочем, и в «Моей семье» на РТР, используются подсадные участники.

— Но ведь мы делаем телевизионное шоу, а не документально констатируем реальность! Каждая программа, в том числе и «Большая стирка», в первую очередь пытается обсудить конкретную тему. Если для более точного и образного ее обсуждения необходимо использовать некий драматургический прием, я считаю это абсолютно нормальным. Это телевидение, а не зал суда.

— У телепроектов век обычно короткий. Вы не собираетесь что-то делать с вашим реликтом «Поле чудес»?

— Да, это реликт. Бабушка в коляске. Ее тихонечко вывозят на весеннюю веранду, а потом завозят обратно. Но тем не менее эту бабушку все любят и хотят, чтобы она была жива вечно.

— А Якубовича вам не жалко — столько лет страдает?

— Якубович, наверное, страдает, но мы не можем его заменить. Это программа не про угадывание букв, это программа эмоциональных взаимоотношений простых зрителей и Якубовича. И так, как это получается у Якубовича, не получается ни у кого. Они про участие в этой программе будут своим детям и внукам рассказывать.

— Трогательно. При таком человеколюбии зачем вам понадобилось откровенно негативное «Слабое звено»?

— Я против термина «негативное телевидение». В таких шоу, как «Слабое звено», нет негатива, они помогают выполнять важнейшую задачу современного телевидения — помочь аудитории, сиречь народу, адаптироваться к изменившемуся времени и к изменившейся системе ценностей. При социализме все были одинаково нищие и привыкли обогревать друг друга, делиться крохами. Это было правильно — в общине иначе не выживешь. Сегодня же каждый вынужден выступать сам за себя, за свою семью, родителей, жену, детей. У многих это вызывает шок, они никак не могут приспособиться к капитализму, который пропитан духом индивидуализма. Но это — реальность общества. И наша программа не про слабые звенья, а про индивидуализм. В жизни ты должен обладать знаниями и понимать, что находишься в конкурентной среде. Я считаю, что эта программа выполняет очень важную социальную функцию. Она учит, как себя вести в новом времени. Это время в чем-то, увы, жестоко, но не замечать этого нельзя.

— Создатели шоу «За стеклом» тоже уверяют, что этот формат — дань времени. Как вы к нему относитесь?

— Я считаю, что это не жуть и не позор, а любопытный эксперимент. Есть маленький канал ТВ-6, которому судорожно нужны рейтинги. На небольшом канале, которому нужны очень большие рейтинги, этого можно достигнуть только радикальным способом. Я не скажу, что это красивый проект, но он возбудил волну общественного внимания. То есть чисто коммерчески на ТВ-6 все сделали правильно.

— Такой проект мог бы появиться на ОРТ?

— Нет. Я на протяжении двух недель, приходя домой довольно поздно, попадал на вечернее включение «За стеклом» и смотрел минут по десять. И довольно быстро мой интерес к нему угас. В проекте, кроме того, что герои мылись в душе, а потом кто-то совокупился, никакого развития не было. Так, наверное, происходит у наркоманов: к определенной дозе привыкают, и она перестает действовать. Чтобы добиться кайфа, надо увеличивать дозу. А в этом проекте они сразу обрекли себя на то, что дозу увеличивать больше нельзя. Потому что дальше они могли только порезать друг друга ножами. Что могло еще произойти? Больше ничего. Положение могли бы спасти какие-то африканские страсти. Но страстей не было. И быстро стало очень скучно.

— И все же одно время «За стеклом» конкурировало с «Последним героем».

— Да, наверное, «За стеклом» отнял часть внимания у «Последнего героя». Но «Последний герой» — это абсолютно другой формат. Иногда кажется, что оба эти проекта про жителей разных стран — так они разительно отличаются друг от друга. Правильность выбора подтверждают и цифры — в рейтингах, опубликованных в «Итогах», он все время лидирует. Причем поверьте, мы могли туда намешать съемок, которые бы сделали долю зрителей вообще небывалой: в «Последнем герое» шестнадцать разнополых людей находятся в курортной зоне. Как вы думаете, чем это чревато? Мы просто не все показываем. Мы ставили перед собой совершенно другую задачу. Программа «Последний герой» вовсе не про жизнь группы людей на островах Карибского моря, это проект про общество, в котором мы живем. Мне кажется, что одной из главных ошибок «За стеклом» было то, что там подобраны люди одного возраста, не очень интересные для большей части аудитории. Мы подобрали разные возрастные и социальные типы. Для меня самое интересное в программе — голосование участников и последнее слово выбывшего, оно много говорит и о наших людях, и о нашей ментальности.

— В плане реальных шоу ОРТ впереди всех, а Новый год почему-то собираетесь встречать по старинке — с «Огоньком».

— Мы в этом году отказались от производства дорогостоящего проекта в Новый год. У канала нет возможности потратить 600 тысяч долларов на грандиозный проект. Мы решили сэкономить и сделать обычный «Огонек» исходя из того, что последние два года молодежь практически перестала смотреть новогоднее телевизионное шоу, встречая Новый год в клубах или на улице, и соответственно аудитория новогодней ночи постарела. В прошлом году мы сделали очень красивый и дорогой проект — «Старые песни о главном. Постскриптум». Но людей, которые должны были получить от него настоящее удовольствие, просто не было дома, они не смотрели телевизор. А те, кто остался у экрана, хотели чего-то другого. Вот в этом году мы это «что-то другое» и показываем.

— Какие чувства вызывает у вас реклама «Огонька» на канале РТР: «Опасайтесь подделок!»?

— Мы сталкивались уже с такой рекламой — ее запустило старое НТВ по поводу повтора программ «О, счастливчик!» в пику новым выпускам «Как стать миллионером?». Я считаю, что и в том и в другом случае это равносильно признанию: мы очень боимся. Много раз в день другой канал сообщает о том, что он страшно боится проиграть Новый год. Я видел эту рекламу, мне было смешно. Если бы ОРТ занималось подобными играми, мы бы сделали другую рекламу: «У них там 10 тысяч гвоздей, 80 тонн краски, 6 тысяч болтиков, а фиг ли толку?»

— Новогодний рейтинг покажет, кто станет лидером.

— За свою жизнь я сделал шесть или семь телепроектов по встрече Нового года. И не проигрывал ни одного. Нельзя же удовлетворять свои творческие амбиции в какой-то узкой области всю жизнь. Если даже мы этот Новый год проиграем, меня это не тронет, потому что лучше Первого канала в этой стране еще никто не делал Нового года.

— Константин Львович, а есть программы на других каналах, которые вам нравятся?

— Мне много чего нравится на других каналах. Нравится, как у Олега Борисовича Добродеева работает Лена Масюк, как сделан у них «Союз бывших» Леши Денисова. Нравятся «Дачники» Маши Шаховой на ТВ-6. Нравится Гордон на НТВ. Я иногда его смотрю. Все говорят, это антителевидение, а мне интересно, потому что он вытягивает тот пласт персонажей, которых обычно не бывает в эфире. Ограниченность числа ньюсмейкеров — это бич телевидения. Зрители не любят новых лиц. Когда Дибров приводит неизвестного персонажа в «Ночную смену», рейтинга совсем нет. Аудитория привыкла есть разогретое. А мне интересно видеть новые лица. Мне нравится «Намедни» Лени Парфенова. Очень хорошие сюжеты в воскресных «Вестях недели» у Жени Ревенко. Вообще надо сказать, что новости и общественно-политические программы волнуют меня гораздо больше, чем все остальные.

— Как вы оцениваете ситуацию с ТВ-6?

— Я надеюсь, что ТВ-6 не закроют, потому что существование этого канала необходимо другим для нормальной конкуренции. Я никогда не приветствовал форму, в которой часть команды НТВ пришла на канал ТВ-6, но я категорически против того, чтобы ТВ-6 банкротили и люди, которые там работают, оказались на улице. Надеюсь, что этого не произойдет. Насколько я знаю, верховная власть никоим образом не пытается инспирировать этот процесс. Более того, власти должно быть выгодно иметь такой канал.

— В чем залог успеха того или иного телеканала?

— В хорошей команде. Если это получилось — ты победил. Мы сейчас переживаем очень тяжелые дни. Погиб Сережа Супонев. Помимо того, что он был лучшим детским продюсером, Сережа в нашей команде был некоей энергетической доминантой. Потому что он всегда, даже когда что-то не ладилось, улыбался. Когда мы начинали дико спорить и ругаться, он вставлял такую шутку, что все начинали смеяться. Сережи Супонева нам будет очень не хватать, потому что у него нет и не может быть замены. В нем была энергетика, которой нет ни у кого из оставшихся. Во время планерки никто не садится на Сережкино место, хотя часто не хватает стульев и никому не было сказано: не занимайте место Супонева.

— Сколько людей определяют сегодняшнее лицо ОРТ?

— Человек семь. Уход этих семи человек сделает компанию совершенно другой.

— Последняя церемония ТЭФИ в очередной раз подтвердила, что телевидение — это террариум единомышленников. Вам доводилось испытывать на себе «любовь» коллег?

— Не раз. Как человек, который дважды вел ТЭФИ, я могу сказать, что зала тяжелее, чем на этой церемонии, не существует в природе. Но я человек, для которого важна своя команда. Я не очень озабочен мнением профессионального сообщества. У меня есть собственное представление о том, что является правильным и что нет. Когда большинство нашей команды разделяет мои предложения, мы это делаем, и я ни на кого не оглядываюсь, кроме тех, с кем я работаю, и еще, пожалуй, моего друга Олега Добродеева. А тусовка меня мало волнует. Я давно избавился от заблуждения и желания нравиться большому количеству коллег. Потому что в тот момент, когда ты начинаешь что-то собой представлять как профессионал, они перестают тебя любить. Ты становишься для них конкурентом. И часто они пытаются что-то предпринять, чтобы тебя сковырнуть. Это не значит, что они плохие люди, просто такова специфика мира телевидения, где работают страшно амбициозные и очень эгоистичные люди.

— И вы еще говорите, что любите телевидение?!

— Да, люблю. А еще я люблю ситуацию вызова.