Теле- и радиоведущая Ксения Туркова ответила на вопросы пользователей сайта «Старый телевизор», рассказав о своем пути в профессии, различиях российской и украинской журналистики, русском языке и личных правилах в профессии.

Расскажите о том, как решили пойти в журналистику, что привлекало, чего хотели добиться. Какие ещё направления привлекали вас в то время?

В 1995-97 годах я училась в московской школе 627 с лицейскими классами при “Останкино”, собиралась, как и многие в этой школе, поступать на факультет журналистики МГУ и впоследствии работать на телевидении. Хотя изначально я не предполагала, что буду заниматься серьезной журналистикой. Никогда бы не подумала, что пойду в новости.

Мне всегда казалось, что мое телевизионное предназначение — развлекательное. Я была большой поклонницей ОСП-студии (особенно Татьяны Лазаревой), пыталась что-то перенимать, подражать. Писала сценарии для всяких школьных капустников, придумывала что-то смешное — и, в общем, неплохо выходило. Кстати, потом, много лет спустя, телепродюсер Александр Левин сказал мне, что во мне, на его взгляд, действительно большой развлекательный потенциал, который я не использовала, уйдя в новости.

Как произошел этот поворот к серьезному, я уже толком не помню. Скорее всего, сыграли роль уроки Анны Григорьевны Качкаевой (телекритика, тогда преподавателя кафедры телевидения и радиовещания), она заразила меня профессией, развернула именно в сторону информационных жанров. Я поняла, что хочу научиться работать в прямом эфире, рассказывать истории, сообщать важное. Думаю, что я не ошиблась, это и правда мое.

Есть ряд журналистов, которые советуют молодёжи не поступать на журналистские факультеты, вы среди них? Почему, стоит или не стоит выбирать эту специальность нынешним выпускникам школ/колледжей?

Нет, я не из тех, кто считает, что журфак ничего не дает. Если говорить именно о журфаке МГУ, то у него есть одно свойство: он может дать все и одновременно не дать ничего. Все зависит от самого студента: тот, кто действительно захочет, возьмет очень многое - и знания, и связи в медийном мире.

Что касается выбора самой специальности, то тут все сложнее. Не уверена, что сейчас в России я бы посоветовала ее выбирать. Ведь учить будут журналистским стандартам: балансу мнений, уважению к факту, взвешенности, этике. А где это все сейчас можно применить? От силы на двух-трех площадках? Журналисты получат знания, с которыми просто не смогут выйти в реальный медийный мир — он сейчас в России совсем иной.

Если сказать сегодняшним абитуриентам, что журналистика погибла окончательно, возможно, ее уже и не удастся спасти.

С другой стороны, и отговаривать от профессии не хочется. Да, кто-то из студентов плюнет на все и вообще не захочет идти в журналистику, кто-то пойдет заниматься пропагандой, а кто-то - пусть даже небольшой процент - найдет возможность честно заниматься профессией. Если сказать сегодняшним абитуриентам, что журналистика погибла окончательно, возможно, ее уже и не удастся спасти.

Часто можно услышать фразу о том, что «в 90-е на телевидение можно было попасть с улицы», так ли это было на самом деле? Возможно ли в наше время устроиться в штат/на стажировку на федеральный телеканал имея одно лишь желание?

Я бы просто вообще не советовала нынешним студентам устраиваться в штат на федеральный российский канал, этим ответом ограничусь. А так — попасть можно куда угодно и как угодно, было бы желание, это я знаю по себе.

В 1999 году я попала на практику на канал Ren-tv, позвонив по телефону из справочника “Желтые страницы”.

Как, на ваш взгляд, происходит идеальный процесс обучения профессии журналиста, теле- и радиоведущего?

Лучший процесс обучения тот, который включает в себя как можно больше практики. Пусть даже не в реальных СМИ, но в учебных условиях, приближенных к реальным. Мне кажется, студентам факультетов журналистики часто не хватает именно формата тренинга, когда отрабатываются те или иные навыки. У меня есть учебный курс, который я разработала больше 10 лет назад еще для “Интерньюса”, - это курс по написанию текстов для телевизионных новостей. Я отчасти применяла его и в работе на журфаке. Это именно система упражнений, разработанная таким образом, чтобы “натаскать” студента писать новости для телевидения и радио.

Расскажите о первых впечатлениях самостоятельной работы «в поле», в частности, о практике на НТВ.

Я не так много была репортером, к сожалению, слишком рано “села в кадр”, так сложились обстоятельства. Но репортаж как жанр очень люблю. А практика на НТВ в 2000-м году, когда я туда пришла, была устроена совершенно уникально. Насколько я понимаю, это была совместная идея тогдашнего главы НТВ Евгения Киселева и Анны Качкаевой, о которой я уже говорила.

Все было организовано очень серьезно. Набрали 50 человек — студентов второго, третьего и четвертого курсов журфака. Разбили на группы по 5 человек. И дальше началась ротация: каждая группа стажировалась неделю в одном из отделов на НТВ (утренний эфир, работа с регионами, выезды с корреспондентами, спорт, криминал и так далее), потом группы менялись.

Так за несколько недель мы должны были изучить канал от и до и выбрать то, что больше нравится. Конечно, по дороге многие отсеивались — не выдерживали темпа, еще ведь и учиться надо было. В итоге через полгода в штат НТВ взяли всего пятерых, я оказалась в их числе.

С начала 2000-х телеканалы НТВ, ТВ6, а позже и ТВС выражали, как кажется, единую точку зрения, строго оппозиционную действующему президенту, вы тоже придерживались транслируемой точки зрения? В теории, журналист должен абстрагироваться от собственных взглядов и давать разные мнения, насколько хорошо вам, вашим коллегам в 90-е и в наше время, это удавалось?

Сейчас мне уже трудно анализировать задним числом, многие детали забылись, но, по-моему, мы всегда стремились к объективности и стандарты соблюдали. Это если говорить о новостях, в которых я работала. Но ведь были еще и, например, сатирические передачи (которых, к слову совсем не осталось на современном ТВ, этот жанр в России умер). Это была программа Виктора Шендеровича, моя любимая передача “Тушите свет!”, в которой я не раз была гостьей на кухне Хрюна и Степана. Сатира априори не может быть не оппозиционной, и конечно, эти программы резко, жестко и остро критиковали власть.

И если говорить о моей личной политической позиции, я эту критику всегда поддерживала. Я помню, как кто-то сказал мне тогда: “Ты зачем на НТВ работать идешь? Не видишь - у них там обыски, то-сё. Зачем тебе это надо, еще закроют, иди в спокойное место”. Но меня такие разговоры еще больше подстегивали.

После силового захвата НТВ, отключения ТВ6 и ТВС прошло уже немало времени. Как эти события видятся вам издалека? Можете ли вы рассказать о настроении в редакциях? Чьи поступки (президент/собственники/журналисты) тогда и сейчас казались вам неправильными?

До недавнего времени я не могла говорить о тех событиях без слез. А ведь уже прошло больше 15 лет. Но для меня это стало травмой и раной очень надолго. Представьте, вам 20 лет, вы попадаете на канал, о котором не могли даже мечтать, лучший из лучших, с журналистами-кумирами. Вы идете по коридору, и вам хочется себя ущипнуть, когда навстречу идет Светлана Сорокина, кажется, что все это какой-то незаслуженно прекрасный сон.

Вы живете профессией, впитываете все интонации, советы. И как только успеваете “расправить крылья”, их подрезают. Канал режут по живому. Некоторые люди вокруг вдруг оказываются способны на обман, на сговор, на какие-то тайные переговоры с обещаниями карьеры и зарплаты. И перед вами, в общем-то, почти ребенком, ставят выбор, который тяжел даже для искушенных взрослых. Все дни перед захватом НТВ я, как и многие мои молодые коллеги, провела в редакции. Я все это наблюдала изнутри. У меня дома до сих пор хранится эфирная папка от 12 апреля 2001 года - это за день до захвата.

Чьи поступки были правильными, а чьи - неправильными? Это слишком наивный и прямолинейный вопрос. Я бы об этом сейчас не говорила, особенно применительно к моим бывшим коллегам. Могу сказать о себе: я до сих пор считаю, что выбрала для себя (для себя!) единственно верный и приемлемый путь.

Общаетесь ли с коллегами, работающими на федеральном тв? Некоторых называют циниками, других патриотами, а как вы можете их охарактеризовать?

Практически не общаюсь, очень мало. Я знаю и циников, и “патриотов”, правда, это слово я намеренно беру в кавычки, т.к. слепую любовь к родине и отрицание ее недостатков патриотизмом не считаю. А оценивать их и выносить какие-то моральные вердикты я никому не стану, это не мое дело.

Тем более, что и я не святая. В последние три года я работаю в украинских СМИ, а в них под влиянием известных событий стало очень много гражданской журналистики в противовес сухой журналистике фактов. Сохранять душевное равновесие и объективность очень сложно, и не могу сказать, что мне все эти годы прямого радиоэфира в Киеве это удавалось. Много слов было сказано на эмоциях, что-то было написано без учета эмоций других людей.

Сталкивались ли вы (или коллеги по редакции) с цензурой в своей работе, чего касались эти запреты (если были)?

Я стараюсь не работать в тех СМИ, где есть цензура. А если она вдруг начинает маячить на горизонте, собираюсь и ухожу, я в неволе “не размножаюсь”. Это не поза — мою последовательность в этом могут подтвердить многочисленные коллеги, с которыми я работала в разных медиа. И я в этом смысле не вырабатываю для себя никакой меры компромисса типа “вот до этой черты можно, а дальше нельзя”. Обычно бурно реагирую даже на, казалось бы, незначительные “просьбы сверху” и все равно в итоге говорю то, что хочу сказать.

Главред одного канала, на котором я работала, как-то сказал: “Это вас на вашем НТВ научили, что хозяин выпуска — ведущий! Запомни: хозяин твоего выпуска — акционер!”

Так я всю жизнь и страдаю от этой вбитой в голову истины: ведущий — хозяин выпуска, которую привили мне еще на старом НТВ. И никуда это уже не денется, пожизненная “инъекция”.

Как считаете, должна ли журналиста сопровождать самоцензура или любой факт должен быть предан огласке?

Факт — да. А вот от некоторых комментариев иногда можно и воздержаться. И это уже тот случай, когда срабатывает не самоцензура, а соображения этики. Например, не стоит устраивать дискуссию о нравственном облике недавно погибшего человека (даже если у какой-то части общественности этот облик вызывает вопросы).

Простительно ли современному журналисту допускать орфографические/пунктуационные ошибки в тексте (например, в электронных СМИ)? Аналогично, речевые – теле- и радиоведущему, работающему в прямом эфире. Бывали ли у Вас такие, которые запомнились на всю жизнь?

Конечно, простительно! Это в советское время дикторы работали в таком режиме, что могли фактически выучить выпуск наизусть. Сейчас другой ритм, другой темп работы. Не ошибаться невозможно. Со мной тоже разное случалось. Однажды, когда я только начинала работать на “Эхо Москвы” и ужасно там всех боялась, я вела выпуск новостей. В конце был спортивный материал, и в подводке было слово “Наполи”. А я в спорте не то что не разбираюсь — я катастрофически в нем ничего не понимаю. И вот я с перепугу, думая, что это какая-то спортивная команда, которой я, дура, просто не знаю, называю ее “НапОли” вместо “НАполи”! Я подумала, что это что-то другое, а не Неаполь имеется в виду. Сидевшая рядом Ольга Бычкова посмотрела на меня с презрением: “НапОли! На потолке!”

А еще у меня была очень смешная фактическая ошибка с элементом пророчества. История из серии “И стыдно, и весело”. Когда я только начинала работать в Киеве и вела эфир на радиостанции, которую мы здесь с коллегами основали, это как раз было после Майдана, только-только сбежал Виктор Янукович, и он давал пресс-конференции, которые транслировало агентство ТАСС. И вот прошла одна его пресс-конференция, вторая, я сидела в эфире, что-то рассказывала (я тогда активно осваивала студийную технику и думала сразу обо всём) и откуда-то с информационного сайта, не разобравшись в его архитектуре, взяла сообщение, которое оказалось просто чьим-то комментарием: о том, что на следующий день назначена очередная пресс-конференция Януковича. Это мгновенно растиражировали, причем ссылались именно на меня: «Радиоведущая Ксения Туркова узнала, у неё эксклюзивная информация». Мне стали звонить, сайт обвалился. Я, конечно, расстроилась, принесла извинения слушателям. Но что самое интересное, Янукович действительно выступил с пресс-конференцией! Вышло, что я “предсказала” это совершенно случайно.

Как относитесь к разговорной речи в информационных и информационно-аналитических программах? Как думаете, на такой язык чаще переходят от низкого уровня культуры/образования или для того, чтобы говорить на одном языке с аудиторией? К чему это может привести?

Я бы скорее обратила внимание на использование не просто разговорной, а сниженной, грубой, вульгарной лексики чиновниками, причем самого высокого ранга. Министр иностранных дел России Сергей Лавров входит в историю с фразой “Дебилы, …!” (она, кстати, попала в тройку победителей номинации “Антиязык” конкурса “Слово года-2017”). Министр культуры (!) Владимир Мединский использует выражение “конченые мрази”. Мы уже не говорим о знаменитых президентских “жевать сопли” и “мочить в сортире”. Это очень серьезное снижение регистра, взлом и слом определенных границ.

На ваш взгляд, заимствования и прочие изменения в русском языке ведут к его обогащению или, наоборот, к засорению?

Засорение может быть разве что кратковременным. Если слово не нужно, язык его “выплюнет” и спокойно будет жить и развиваться дальше. Я уже не первый год веду рубрику “Мнимый больной”. Она как раз для тех, кто слишком боится за будущее русского языка, такая успокоительная “таблетка”. Это серия интервью с лингвистами, которые аргументированно говорят о том, почему поводов для беспокойства нет.

Увидели ли вы отличия в работе редакций в России и Украине? Часто можно услышать, что русские и украинцы «это – один народ», что нас объединяет, что различает?

Вопрос, что отличает русских от украинцев, на самом деле очень своевременный и актуальный: уж очень многие именно с российской стороны все время повторяют тезис об “одном народе”. Украинцы на это реагируют болезненно, и правильно делают: у них есть свое лицо, своя национальная идентичность. Если серьезно это анализировать, то нужно писать большую работу, просто ответом на вопрос мы тут не ограничимся. Я скажу только о том, что заметила в украинской журналистике.

C российской стороны все время повторяют тезис об “одном народе”. Украинцы на это реагируют болезненно, и правильно делают: у них есть свое лицо, своя национальная идентичность.

Отличие номер один, которое мне сразу бросилось в глаза: у украинских журналистов нет подобострастного отношения к начальству и вообще к “вышестоящим”. Секретарь редакции может высказать именитому ведущему все, что о нем думает, если считает, что тот поступил недостойно. Начальству открыто, прилюдно говорят о недостатках работы. И я не раз наблюдала, как начальникам приходилось буквально оправдываться.

Отличие номер два: украинские журналисты очень дорожат репутацией. Часто можно услышать: “Ты что, как я туда пойду работать, а репутация?” И отказываются подчас от больших денег и должностей, причем не скрепя сердце, а легко, потому что в них есть встроенная шкала “достойно/недостойно”. Тут разговоров в духе “Ну ты же понимаешь, куда я еще пойду со своей ипотекой” я не слышала. Причем поступают так в том числе совсем молодые журналисты (20+), которых обычно очень легко искусить деньгами и славой.

Отличие номер три: когда я только приехала сюда, я восхищалась цеховой солидарностью в украинской журналистике. Если в редакции меняется собственник, а старое руководство смещают, вся редакция может встать и уйти, такие случаи тут не редкость.

Но в последнее время то, что происходит с цеховой солидарностью, меня удручает. Одни журналисты легко включаются в травлю других, ссорятся, что-то делят, объявляют себя единственными носителями истины, обвиняя других в “зраде” (предательстве). Я думаю, что все это — последствия той травмы, которую до сих пор переживает Украина в связи с российской агрессией.

Вспомните свой самый яркий репортаж (или несколько), о чём он?

Я всегда больше всего любила снимать не серьезные репортажи, а то, что в телевизионных редакциях называют “бантиками”. Таким же любителем “бантиков” и непревзойденным мастером выуживания тем для таких репортажей был известный ведущий Михаил Осокин.

И вот однажды, это было в 2002 году на канале ТВС, я отправилась в Саратов снимать выездную сессию Парламентской ассамблеи Совета Европы. Сажусь в самолет в Москве, и вдруг — звонок от Осокина: “Слушай, а ты можешь там в Саратове найти внука Петьки? Ну, того, который с Чапаевым. Я вот тут прочитал в газете, что он живет в Саратовской области. Найдешь?” Я, разумеется, пообещала. И не зная ничего — ни адреса, ни дороги, отправилась за 300 километров в какое-то село, где могло не быть никакого Петьки. Я обходила дворы, стучалась в каждый дом и спрашивала: “Простите, не тут внук Петьки живет?” Оператор все это время следовал за мной с включенной камерой, чтобы не прозевать момент встречи. Наконец мы его нашли! Того самого внука, тезку, с татуировкой “Петька” на руке.

Репортаж потом очень хвалили на летучке, для меня, начинающей журналистки, это было очень важно. Но вообще дело не в оценках — я просто запомнила это путешествие “по следам Петьки” и смешной, неожиданный материал, который из этого получился. У Осокина всегда был нюх на такие истории.